Свидетельство о регистрации
ЭЛ № ФС 77-84799 от 3 марта 2023 г.

Инок и феллах

11:10
3484

И вновь на страницах нашей газеты – долгожданное продолжение поэмы «Молчание Камчатки» Ольги Шишковой, глава 11.

За время, прошедшее с публикации предыдущей главы, Ольга прошла через тяжелейшие испытания: трагически, внезапно, ушли из жизни любимый муж Александр Спешнев и единственный сын Андрей. Здоровье, и без того подорванное после перенесенной операции на сердце, постоянно дает сбои. Продолжать писать в такой ситуации – сродни подвигу. Но Ольга держится и утверждает, что именно поэма, необходимость ее завершения, держит ее, как небесный якорь, дает силы.

Ольге вновь и вновь задают вопрос: почему «Молчание»? Разве Камчатке нечего сказать миру? Вопрос, как и сама поэма, из разряда философских. «Камчатка и в прошлые века, и сегодня – территория столь же прекрасная природой, просторами, сколь оторванная от центра и столбовых дорог прогресса. Это и плохо, но и хорошо, потому что дает возможность сохранить чистоту душ и сердец наших камчатцев, голос совести, свободу от суеты и погони за сиюминутными благами. Это счастье и дар Божий – жить в таком месте. В молчании человек оценивает свои поступки, делает свой выбор, созревает духовно. Сохраняется и духовный потенциал полуострова Камчатка. Как он прольется, когда и о чем заговорит Камчатка с миром, какова ее божественная миссия? Вопрос остается открытым, и об этом речь в поэме. В ней нет главного героя, но все не случайно – и монах-отшельник с открывшимся ему даром прозорливости, и фигура Петра Первого, и икона «Благое молчание», где Христос еще крылат, еще не явился людям…»


Ольга ШИШКОВА

Молчание Камчатки

Инок и феллах

Вода от вод Эдема – белый Нил

Несет в Египет благодатный ил.

Молитвой слезною лик мира омывает

Духовный Нил, рожденный на Синае.

Господней Славою Синай был освящен.

Здесь на горе Всевышний дал Закон.

О том здесь монастырь хранит преданье,

Подобно главам из Священного писанья.

Века Египет христианский от гонений

Спасал Синай в оскалах гор пустых.

Века в безмолвии – для подвигов святых.

Из тьмы египетской взывает к сердцу притча,

Что сохранилась в пастырской строке:

О Божьей милости, лисе и молоке.

***

Молитвой непрестанной, как дыханьем,

Да жменью зерен жил в скиту монах,

Камней Синая созерцая прах.

В Пасхальный день спускался он в долину

Поговорить с крестьянином – феллахом,

Приятель возгласом приветствовал монаха.

Под пальмою, среди корней и листьев

Монах вкушал земной звучащий мир,

Феллах – пасхальный хлеб и козий сыр.

Крестьянин как-то раз сказал монаху:

– Я тоже Господа люблю и почитаю

И козье молоко под пальмой в миске

Для Бога каждый вечер оставляю.

Ни разу даже капли не осталось,

И от козы бывает небу прок,

Жаль, днем под пальму не приходит Бог…

От слов крестьянина пустынник рассмеялся,

Сказал, что молоко не пьет Господь –

Бог – Дух Святой. А Дух – не плоть.

Монах настаивал, феллах не соглашался…

Решили вместе проследить тайком,

Что происходит ночью с молоком.

День отступил. Недолго в лунном свете

Друзьям досталось верить в чудеса.

Прокралась к миске сквозь кусты лиса.

Все вылакала и ушла,

Куда-то протрусила вдоль канала

И за кустами из виду пропала.

Феллах стоял, как громом пораженный,

Мерцали безразлично небеса,

Катилась по худой щеке слеза.

На слово доброе монаху он ответил:

«Теперь я вижу: это был не Бог».

Побрел в свое прибежище и слег.

Вершины гор чуть тронул робкий свет.

В свою пустынник направлялся келью,

Когда увидел ангела пред дверью.

Он преграждал крылами путь.

Отшельник на колени пал от страха.

Посланник Господа заговорил с монахом:

– Крестьянин – простодушный человек.

Ни мудрости, ни знаний не имел он,

Чтоб Бога чтить иначе, чем он делал.

И это – главное, ты отнял у него.

Ты думал в гордости, что верно рассуждаешь,

Но только одного мудрец не знаешь.

Господь под пальму посылал лису,

Из милости, феллаху в утешенье,

Чтоб не было напрасным приношенье.

***

День завершив на заливных полях,

Вернулся к пальме в сумраке феллах

Без подношения. Среди теней змеистых

Зияла пустотой Господня миска.

Враждебным и пустым казался мир,

Крестьянин в страхе ощутил, как слаб и сир,

Несчастен он и слеп, и наг – без Бога.

Ознобом веяло от горного отрога.

Феллах не уходил, он ждал лису,

Глядел во мрак сквозь ветки тамариска.

Зверек не знает, что пустует миска.

Лиса под пальму так и не пришла.

Молочный свет нахлынул утром ранним.

Лисица – Божья, понял египтянин.

Наполнив к ночи миску молоком,

Феллах покаялся в монастыре окрестном.

Наутро молоко исчезло.

***

Приют пустынника – расщелина в скале –

Крест самодельный да свеча над дверью.

Монах без устали кладет поклоны в келье

Неведомому Богу на земле.

Уйдя из дома от смертей людских,

Немногочисленной родни устроив кости,

Стал жить в скиту и ждать явленья гостя,

Глаз не смыкает в бдениях ночных…

Моленье в сердце не тревожит слух.

Пост и молитва иноку – подмога.

Он ежедневно воскресает ради Бога,

Тончая плотью, возвышая дух.

Когда пожарище небес спалило день,

Пустынник для молитвы стал на камень,

Чтоб не заснуть.

Вдруг в сердце вспыхнул пламень,

Из глубины стены явилась тень.

И сразу облеклась в слепящий дым.

Вокруг монаха началось движенье:

Обрушилась скала, исчезла келья,

В виденьях инока – пустыня перед ним.

Нимб солнца, расклеенный до крови.

Не воздух – пламя. В горней сердцевине

Невидимый никем Творец любви

Предзнает подвиги отшельника в пустыне.

***

Пустыня: ни прибежища, ни звука.

Взывая к Господу в душевной глубине,

Сгорает инок в собственном огне.

Столпом на камне день и ночь монах,

Безмолвно говорящий с тишиною,

И тишина не кажется пустою.

Глядит, как будто видит, в пустоту.

Прощенья ждет от всех, кого обидит,

То обретет себя, то ненавидит.

Молитва покаянная в тиши,

Свободная, без страстного волненья,

Вдруг прекратилась. Легким мановеньем

Отверзлись небеса самой души.

В сто раз блистательней алмазов и сапфиров,

В коронах звезд, мерцающих в зноби,

Монах душою ощущает плотность мира

И напряжение сердечное в глуби,

К высотам Серафимским устремленье.

Пред иноком открылась связь времен,

Людскому недоступна разуменью.

Молельный камень скрылся, как гюрза.

Аскет почувствовал: он легкий, бестелесный.

Увидел в восхищенье – неизвестной

Его возносит силой в небеса.

Ум озарен, в груди любви восторг

И пенье ангелов, и ароматов вьюга.

Пустыннику показывает Бог

Сакральный град, как избранному другу.

Иерусалим – надмирный – золотой,

В длине и широте как свод небесный.

Двенадцать врат имеет град святой,

Обители и домы повсеместно.

Меняет лики Божья красота:

Просторы вод, размах лесов безбрежных

И хаос древних гор, и пустота,

И сонмы духов в ризах белоснежных.

С посланником встречал монах рассвет.

С вершин видны все города, все царства.

Был воздух каждого земного государства

Окрашен в свой, неповторимый цвет.

Аскета охватил священный страх –

Таких небес не видел инок сроду.

– Что означает цвет? – спросил монах.

– Различья веры, будущность народов.

С земли российской воздух, как река,

Проистекал и, в небо поднимаясь,

Пред взором собирался в облака,

Строением и обликом меняясь.

Туманы, тучи в зоревой дали

Густели серым, желтым, светло-синим.

Был млечно-белым ореол России,

Несущей истину народам всей Земли.

– Господь в ней новый зрит Иерусалим.

Такое небо только над Россией,

Она тысячелетье прославляла Его имя.

На запад обратился херувим.

– Погнаша Господа, – вдруг вырвалось из уст

Посланника. Монах, глазам не веря,

Отпрянул вспять, когда увидел зверя.

За ним шла туча черная на Русь.

***

Исчезли облака, мертва земля,

Зловещей отграниченная метой.

Отвес свинцовый заливал поля.

– Сбывается предсказанное Светом.

Народ за омраченье веры пред Творцом

И за помазанников Божеских ответит.

Родная кровь умоет лик отцов,

Не пощадят родителей и дети.

Глядел аскет, как тропы меж корней

От моря Черного, от берегов Камчатки

Шли к месту лобному, где царские палатки

Стояли в центре круга из камней.

Как в золото оделись дол и лес,

Когда молитвенники церкви – архиереи

Несли икону Богородицы и крест,

Как свет святой затмила круча зверя.

Со всех сторон текла река людей

В парчовых и бедняцких одеяньях.

Пустынник оказался близ царей,

Моливших снять с России наказанье.

Повсюду раздавались голоса,

Они просили Господу в угоду

Освободителя-царя послать народу.

Остановилась туча в небесах.

Короткий дождь просыпался, как прах.

Трава к земле прижалась луговая.

– Все, что увидел, опиши, монах, –

Сказал посланник неба и растаял.


Благое молчание

***

Сквозь времена, сквозь облачный прогал

Неизъяснимый свет сошел на зыбь болот.

– Не вы меня избрали. Я избрал,

Чтобы вы шли и приносили плод, –

Так говорил Господь ученикам.

Ветвь от лозы Божественной,

В пустыне

Духовным зреньем царь увидел храм,

В гармонии прямых и плавных линий.

Как в срезе дерева: за кругом – новый круг

Вокруг ядра. Всего в одно столетье

Над водами поднялся Петербург –

В величье панорам и анфилад,

В великолепии дворцовых полукружий,

В смешенье стилей храмов и палат.

***

На пятна фонарей в тумане вязком,

На охру впалых окон, бледный снег

Глядит поэт из лаковой коляски:

– Русь свяжут семь морей, семь рек.

Навстречу зареву, идущему с востока,

С залива дует ветер штормовой.

Столпотворенье зданий над Невой,

Ныряющий корабль в волне высокой.

К истокам вод, что камень отрицают,

Стекает время с кончика пера

И замирает в домике Петра,

Где жаркая свеча во мгле мерцает.

Где над морскою картой государь,

От мира отрешен беззвучьем ночи,

В мечтах о море приближает даль,

Мысль отсылая к рубежам восточным.

Усильем воли заглянув за край земли –

Как в пустоту, на гибельную схватку

С пространством,

Великий кормчий направляет корабли:

В путь невозвратный, в логово Камчатки.

Дыхание Невы волнует слух.

В сознанье царском новый Петербург,

Помеченный крестами в небесах,

Сияет на камчатских берегах.

***

Восход смахнул крылатым опереньем

На луговой покров туман густой.

На камне в форме сердца на мгновенье

Луч солнца задержался золотой

И заскользил по горным перевивам,

Вплетаясь нитью в радужный узор.

День разгорался над темнеющим массивом,

Румянцем оживляя лики гор.

Повеяло с высот прохладой ранней,

Предвестницей полуденной жары.

Идущий наступил на камень,

Лежащий на тропе крутой горы,

И вверх пошел. Свет по тропе метнулся,

По граням кремней в розовой пыли,

По облакам… И человек вернулся,

И отнял яркий камень у земли.

От камня пролегла дорога.

Идущий понял, что нашел

Там, где не чаял, проявленье Бога,

И вместе с ним поднялся на престол

Торжественно сияющей вершины,

И с горней высоты открылась новь –

Энергий океан, что есть любовь,

Космических потоков величины.

Теченья тверди, раскаленной до крови,

Нисходят в океана колыханье,

Под натиском нещадного дыханья

Ничем не ограниченной любви.

Кипит и пенится в котле земная плоть.

Ломаются лучи небесной сферы.

В высокие уста берет Господь

Тростинку-трубочку Господней меры.

Легко от плоти плоти зачерпнув,

Припал устами к длинной трубке –

Так выдыхает птицу стеклодув,

Щипцами формируя образ хрупкий.

…Подобен мастер в жесткий миг – Творцу.

Порыв души – за гранью осознанья –

Не прочитать по грубому лицу.

Прозрачной формой облачив дыханье,

Остановив материи распад,

Увидев в капле шихты веер цвета,

Любовь высокую он отдает предмету

И создает для птицы райский сад.

Вздыхает жарко спелая листва.

Плод созревает в разогретой толще.

Система капилляров вещества

Пронизана неизмеримой мощью.

Рукою отшлифовывая мысль,

Дыханья умеряя штормы,

Глубинным смыслом заполняя форму,

Художник отпускает птицу ввысь.

Как Феникс, возродится новый день,

Но повторить творенье – невозможно.

…Глядит Господь любовно и тревожно

В стекло души, где бьются свет и тень.

Делитесь новостями Камчатки в социальных сетях:

Нет комментариев. Ваш будет первым!
Используя этот сайт, вы соглашаетесь с тем, что мы используем файлы cookie.