И вновь на страницах нашей газеты – долгожданное продолжение поэмы «Молчание Камчатки» Ольги Шишковой, глава 11.
За время, прошедшее с публикации предыдущей главы, Ольга прошла через тяжелейшие испытания: трагически, внезапно, ушли из жизни любимый муж Александр Спешнев и единственный сын Андрей. Здоровье, и без того подорванное после перенесенной операции на сердце, постоянно дает сбои. Продолжать писать в такой ситуации – сродни подвигу. Но Ольга держится и утверждает, что именно поэма, необходимость ее завершения, держит ее, как небесный якорь, дает силы.
Ольге вновь и вновь задают вопрос: почему «Молчание»? Разве Камчатке нечего сказать миру? Вопрос, как и сама поэма, из разряда философских. «Камчатка и в прошлые века, и сегодня – территория столь же прекрасная природой, просторами, сколь оторванная от центра и столбовых дорог прогресса. Это и плохо, но и хорошо, потому что дает возможность сохранить чистоту душ и сердец наших камчатцев, голос совести, свободу от суеты и погони за сиюминутными благами. Это счастье и дар Божий – жить в таком месте. В молчании человек оценивает свои поступки, делает свой выбор, созревает духовно. Сохраняется и духовный потенциал полуострова Камчатка. Как он прольется, когда и о чем заговорит Камчатка с миром, какова ее божественная миссия? Вопрос остается открытым, и об этом речь в поэме. В ней нет главного героя, но все не случайно – и монах-отшельник с открывшимся ему даром прозорливости, и фигура Петра Первого, и икона «Благое молчание», где Христос еще крылат, еще не явился людям…»
Ольга ШИШКОВА
Молчание Камчатки
Инок и феллах
Вода от вод Эдема – белый Нил
Несет в Египет благодатный ил.
Молитвой слезною лик мира омывает
Духовный Нил, рожденный на Синае.
Господней Славою Синай был освящен.
Здесь на горе Всевышний дал Закон.
О том здесь монастырь хранит преданье,
Подобно главам из Священного писанья.
Века Египет христианский от гонений
Спасал Синай в оскалах гор пустых.
Века в безмолвии – для подвигов святых.
Из тьмы египетской взывает к сердцу притча,
Что сохранилась в пастырской строке:
О Божьей милости, лисе и молоке.
***
Молитвой непрестанной, как дыханьем,
Да жменью зерен жил в скиту монах,
Камней Синая созерцая прах.
В Пасхальный день спускался он в долину
Поговорить с крестьянином – феллахом,
Приятель возгласом приветствовал монаха.
Под пальмою, среди корней и листьев
Монах вкушал земной звучащий мир,
Феллах – пасхальный хлеб и козий сыр.
Крестьянин как-то раз сказал монаху:
– Я тоже Господа люблю и почитаю
И козье молоко под пальмой в миске
Для Бога каждый вечер оставляю.
Ни разу даже капли не осталось,
И от козы бывает небу прок,
Жаль, днем под пальму не приходит Бог…
От слов крестьянина пустынник рассмеялся,
Сказал, что молоко не пьет Господь –
Бог – Дух Святой. А Дух – не плоть.
Монах настаивал, феллах не соглашался…
Решили вместе проследить тайком,
Что происходит ночью с молоком.
День отступил. Недолго в лунном свете
Друзьям досталось верить в чудеса.
Прокралась к миске сквозь кусты лиса.
Все вылакала и ушла,
Куда-то протрусила вдоль канала
И за кустами из виду пропала.
Феллах стоял, как громом пораженный,
Мерцали безразлично небеса,
Катилась по худой щеке слеза.
На слово доброе монаху он ответил:
«Теперь я вижу: это был не Бог».
Побрел в свое прибежище и слег.
Вершины гор чуть тронул робкий свет.
В свою пустынник направлялся келью,
Когда увидел ангела пред дверью.
Он преграждал крылами путь.
Отшельник на колени пал от страха.
Посланник Господа заговорил с монахом:
– Крестьянин – простодушный человек.
Ни мудрости, ни знаний не имел он,
Чтоб Бога чтить иначе, чем он делал.
И это – главное, ты отнял у него.
Ты думал в гордости, что верно рассуждаешь,
Но только одного мудрец не знаешь.
Господь под пальму посылал лису,
Из милости, феллаху в утешенье,
Чтоб не было напрасным приношенье.
***
День завершив на заливных полях,
Вернулся к пальме в сумраке феллах
Без подношения. Среди теней змеистых
Зияла пустотой Господня миска.
Враждебным и пустым казался мир,
Крестьянин в страхе ощутил, как слаб и сир,
Несчастен он и слеп, и наг – без Бога.
Ознобом веяло от горного отрога.
Феллах не уходил, он ждал лису,
Глядел во мрак сквозь ветки тамариска.
Зверек не знает, что пустует миска.
Лиса под пальму так и не пришла.
Молочный свет нахлынул утром ранним.
Лисица – Божья, понял египтянин.
Наполнив к ночи миску молоком,
Феллах покаялся в монастыре окрестном.
Наутро молоко исчезло.
***
Приют пустынника – расщелина в скале –
Крест самодельный да свеча над дверью.
Монах без устали кладет поклоны в келье
Неведомому Богу на земле.
Уйдя из дома от смертей людских,
Немногочисленной родни устроив кости,
Стал жить в скиту и ждать явленья гостя,
Глаз не смыкает в бдениях ночных…
Моленье в сердце не тревожит слух.
Пост и молитва иноку – подмога.
Он ежедневно воскресает ради Бога,
Тончая плотью, возвышая дух.
Когда пожарище небес спалило день,
Пустынник для молитвы стал на камень,
Чтоб не заснуть.
Вдруг в сердце вспыхнул пламень,
Из глубины стены явилась тень.
И сразу облеклась в слепящий дым.
Вокруг монаха началось движенье:
Обрушилась скала, исчезла келья,
В виденьях инока – пустыня перед ним.
Нимб солнца, расклеенный до крови.
Не воздух – пламя. В горней сердцевине
Невидимый никем Творец любви
Предзнает подвиги отшельника в пустыне.
***
Пустыня: ни прибежища, ни звука.
Взывая к Господу в душевной глубине,
Сгорает инок в собственном огне.
Столпом на камне день и ночь монах,
Безмолвно говорящий с тишиною,
И тишина не кажется пустою.
Глядит, как будто видит, в пустоту.
Прощенья ждет от всех, кого обидит,
То обретет себя, то ненавидит.
Молитва покаянная в тиши,
Свободная, без страстного волненья,
Вдруг прекратилась. Легким мановеньем
Отверзлись небеса самой души.
В сто раз блистательней алмазов и сапфиров,
В коронах звезд, мерцающих в зноби,
Монах душою ощущает плотность мира
И напряжение сердечное в глуби,
К высотам Серафимским устремленье.
Пред иноком открылась связь времен,
Людскому недоступна разуменью.
Молельный камень скрылся, как гюрза.
Аскет почувствовал: он легкий, бестелесный.
Увидел в восхищенье – неизвестной
Его возносит силой в небеса.
Ум озарен, в груди любви восторг
И пенье ангелов, и ароматов вьюга.
Пустыннику показывает Бог
Сакральный град, как избранному другу.
Иерусалим – надмирный – золотой,
В длине и широте как свод небесный.
Двенадцать врат имеет град святой,
Обители и домы повсеместно.
Меняет лики Божья красота:
Просторы вод, размах лесов безбрежных
И хаос древних гор, и пустота,
И сонмы духов в ризах белоснежных.
С посланником встречал монах рассвет.
С вершин видны все города, все царства.
Был воздух каждого земного государства
Окрашен в свой, неповторимый цвет.
Аскета охватил священный страх –
Таких небес не видел инок сроду.
– Что означает цвет? – спросил монах.
– Различья веры, будущность народов.
С земли российской воздух, как река,
Проистекал и, в небо поднимаясь,
Пред взором собирался в облака,
Строением и обликом меняясь.
Туманы, тучи в зоревой дали
Густели серым, желтым, светло-синим.
Был млечно-белым ореол России,
Несущей истину народам всей Земли.
– Господь в ней новый зрит Иерусалим.
Такое небо только над Россией,
Она тысячелетье прославляла Его имя.
На запад обратился херувим.
– Погнаша Господа, – вдруг вырвалось из уст
Посланника. Монах, глазам не веря,
Отпрянул вспять, когда увидел зверя.
За ним шла туча черная на Русь.
***
Исчезли облака, мертва земля,
Зловещей отграниченная метой.
Отвес свинцовый заливал поля.
– Сбывается предсказанное Светом.
Народ за омраченье веры пред Творцом
И за помазанников Божеских ответит.
Родная кровь умоет лик отцов,
Не пощадят родителей и дети.
Глядел аскет, как тропы меж корней
От моря Черного, от берегов Камчатки
Шли к месту лобному, где царские палатки
Стояли в центре круга из камней.
Как в золото оделись дол и лес,
Когда молитвенники церкви – архиереи
Несли икону Богородицы и крест,
Как свет святой затмила круча зверя.
Со всех сторон текла река людей
В парчовых и бедняцких одеяньях.
Пустынник оказался близ царей,
Моливших снять с России наказанье.
Повсюду раздавались голоса,
Они просили Господу в угоду
Освободителя-царя послать народу.
Остановилась туча в небесах.
Короткий дождь просыпался, как прах.
Трава к земле прижалась луговая.
– Все, что увидел, опиши, монах, –
Сказал посланник неба и растаял.
Благое молчание
***
Сквозь времена, сквозь облачный прогал
Неизъяснимый свет сошел на зыбь болот.
– Не вы меня избрали. Я избрал,
Чтобы вы шли и приносили плод, –
Так говорил Господь ученикам.
Ветвь от лозы Божественной,
В пустыне
Духовным зреньем царь увидел храм,
В гармонии прямых и плавных линий.
Как в срезе дерева: за кругом – новый круг
Вокруг ядра. Всего в одно столетье
Над водами поднялся Петербург –
В величье панорам и анфилад,
В великолепии дворцовых полукружий,
В смешенье стилей храмов и палат.
***
На пятна фонарей в тумане вязком,
На охру впалых окон, бледный снег
Глядит поэт из лаковой коляски:
– Русь свяжут семь морей, семь рек.
Навстречу зареву, идущему с востока,
С залива дует ветер штормовой.
Столпотворенье зданий над Невой,
Ныряющий корабль в волне высокой.
К истокам вод, что камень отрицают,
Стекает время с кончика пера
И замирает в домике Петра,
Где жаркая свеча во мгле мерцает.
Где над морскою картой государь,
От мира отрешен беззвучьем ночи,
В мечтах о море приближает даль,
Мысль отсылая к рубежам восточным.
Усильем воли заглянув за край земли –
Как в пустоту, на гибельную схватку
С пространством,
Великий кормчий направляет корабли:
В путь невозвратный, в логово Камчатки.
Дыхание Невы волнует слух.
В сознанье царском новый Петербург,
Помеченный крестами в небесах,
Сияет на камчатских берегах.
***
…Восход смахнул крылатым опереньем
На луговой покров туман густой.
На камне в форме сердца на мгновенье
Луч солнца задержался золотой
И заскользил по горным перевивам,
Вплетаясь нитью в радужный узор.
День разгорался над темнеющим массивом,
Румянцем оживляя лики гор.
Повеяло с высот прохладой ранней,
Предвестницей полуденной жары.
Идущий наступил на камень,
Лежащий на тропе крутой горы,
И вверх пошел. Свет по тропе метнулся,
По граням кремней в розовой пыли,
По облакам… И человек вернулся,
И отнял яркий камень у земли.
От камня пролегла дорога.
Идущий понял, что нашел
Там, где не чаял, проявленье Бога,
И вместе с ним поднялся на престол
Торжественно сияющей вершины,
И с горней высоты открылась новь –
Энергий океан, что есть любовь,
Космических потоков величины.
Теченья тверди, раскаленной до крови,
Нисходят в океана колыханье,
Под натиском нещадного дыханья
Ничем не ограниченной любви.
Кипит и пенится в котле земная плоть.
Ломаются лучи небесной сферы.
В высокие уста берет Господь
Тростинку-трубочку Господней меры.
Легко от плоти плоти зачерпнув,
Припал устами к длинной трубке –
Так выдыхает птицу стеклодув,
Щипцами формируя образ хрупкий.
…Подобен мастер в жесткий миг – Творцу.
Порыв души – за гранью осознанья –
Не прочитать по грубому лицу.
Прозрачной формой облачив дыханье,
Остановив материи распад,
Увидев в капле шихты веер цвета,
Любовь высокую он отдает предмету
И создает для птицы райский сад.
Вздыхает жарко спелая листва.
Плод созревает в разогретой толще.
Система капилляров вещества
Пронизана неизмеримой мощью.
Рукою отшлифовывая мысль,
Дыханья умеряя штормы,
Глубинным смыслом заполняя форму,
Художник отпускает птицу ввысь.
Как Феникс, возродится новый день,
Но повторить творенье – невозможно.
…Глядит Господь любовно и тревожно
В стекло души, где бьются свет и тень.