Молчание Камчатки

 

 

Молчание Камчатки

КТЕП

Поэма 8-я

Часть первая

Вкруг аналоя свечи, как цветы.

В просторном зале - в нише за колонной -

Лик Богородицы глядит с иконы

В рассвете непорочной красоты.

Накинут царский плат поверх волос,

Продернут нитью золотой мафорий…

Жест Девы указует на Дитя.

Как на престоле -

Поверх другой руки - Христос.

Молящий слышит Материнский глас

Вот - Ваш Отец, вот - Истина, вот - Спас.

Кто сердцем слышит музыку небес,

Дыхание Божественных гармоний,

Кто разумом постиг слепящий блеск

И жесткий ритм трагических симфоний,

Кому доступно видеть сквозь века

И понимать свое предназначенье,

Кто вспомнил код родного языка

В его высоком проявленье,

Кто входит в Слово как в священный храм,

С младенчества к нему дорогу ищет

И впитывает Бога по слогам,

И постепенно переходит к твердой пище,

 

Тот достигает Господа покрова,

Вбирает Дух и прорастает в Слово.

 

***

Усиленный конвой неспящих гор -

Камчатских ИТК примета.

Холодный гулкий клуб, без штор.

Звенящий голос приглашенного поэта.

 

Десятки коротко остриженных голов,

Оценивающих цепких взглядов.

Охрана и начальники отрядов

Оглядывают зал поверх рядов.

 

Минуты утекают за порог.

Звучат стихи о Боге, о Камчатке…

Как благодатный дождь, высокий слог

Смывает с лиц тюремный отпечаток.

 

И размывает меж людьми барьер…

На зоне каждый знает цену слова.

В конце на сцену, властный и суровый,

С вопросом вышел офицер.

 

Он произнес вопрос как назиданье.

Он им взмахнул, как старым партбилетом:

- Вы не считаете, что власть Советов

Спасла коряков и других от вымиранья?

 

Поэт, взглянув на зэков, промолчал,

Подумав о Камчатке с болью.

Уйти пытаясь от словесных кольев

Стал молча расходиться зал.

 

Понятен заключенному ответ,

Аборигенов в лагере немало.

И офицер ушел - смешался с залом,

Сам ставший узником за много лет.

 

…Всей кожей ощутив себя в тюрьме

И глядя в спину уходящему народу,

Гость с горечью подумал о письме

Коряка, что не хочет на свободу.

 

***

 

Привет, братишка! Я здоров

И, главное, не голодаю.

Здесь я нашел занятие и кров.

Деревню нашу вспоминаю.

Во сне ко мне приходит мать -

И, мертвая, меня жалеет.

Сестра в Таловке – пишет, что болеет,

Что из поселка нужно уезжать….

Работы нет. Ветшает старый дом.

Бездомная родня все прибывает.

Как снег весной оленье стадо тает,

Но брат пристроился на время пастухом.

Мне передали - Хипу утонул,

А мы с ним вместе выпили немало.

На Севере плохая водка стала.

Вачуч до дома не дошел - в снегу уснул.

А здесь тепло, как будто не зима.

Хожу в кроссовках даже в непогоду.

…И кейфовать осталось меньше года.

Как дальше жить, ума не приложу.

Была бы воля, я б остался здесь,

Пусть лучше в лагере, чем у сестры на шее.

Впервые я постель свою имею,

И каждый день могу спокойно есть.

Работаю в столярной мастерской.

И пусть немного платят - мне хватает.

На этом все. Письмо писать кончаю.

Бог даст - пересекусь с тобой.

***

…Приют для одиноких стариков

Вдали от шумных городских завес.

Вдоль дома - ряд нестриженых кустов.

Дорога от дверей сквозь лес

 

Ведет на кладбище. С высокого окна

Видны забытые и новые могилы.

Неспелая размытая луна

В вечернем сумраке застыла.

 

Ворон на тополях окрестных слет.

Спит на ступенях пес осиротелый.

В сухом подвале дома престарелых

Готовый гроб жильца немого ждет.

 

Забылся сном на время интернат.

Гремит пустой каталкою сестрица.

Поскрипывают половицы.

Пустые трубы старчески хрипят.

 

Иконка Богоматери в углу.

Две тумбочки, два табурета, две кровати.

Две жизни, две судьбы - в одной палате,

И лунная дорожка на полу.

 

На столике в пакете белый хлеб,

В стеклянном пузырьке таблетки.

Храпит русскоязычная соседка.

Сидит, как в юрте на полу, старуха Ктеп.

 

Колени подтянув к груди,

Корячка замерла, окаменела.

Душа устала жить в руинах тела,

Но в верхний мир отрезаны пути.

 

Не зная языка - она нема.

Что ей пора – никто не понимает.

На Севере, где сильная зима.

Огонь на небо мертвых поднимает.

 

 

 

Как возвратиться на родной порог

И умереть в кухлянке белоснежной?

Лежит в Манилах вытертый мешок

С богатой погребальною одеждой.

 

От этих мыслей снова не уснуть.

Сухие губы склеило отчаянье:

«На улицу бы, воздуха глотнуть».

Плывут, как лодочки, воспоминанья.

 

***

 

…Сверкает бисером узорчатый наряд.

В большой яранге празднично и тесно.

Всем интересно посмотреть обряд.

У входа на виду стоит невеста.

 

Блестят сережки, с камешком кольцо.

Мех безрукавки обнимает плечи.

Сегодня в жизни Ктеп особый вечер.

Свежо и благостно смущенное лицо.

 

Чтоб стать прилюдно мужем и женой,

Им нужно соблюсти обычай давний:

Жених обязан тронуть женственности тайну -

Коснуться тела Ктеп любой ценой.

 

- Хватай! - раздался властный крик Акея.

Жених, от предвкушения пьянея,

Схватил красавицу в звенящей тишине.

Мгновенье - и невеста в западне.

 

И сразу - крик и смех, пошла потеха.

На Ктеп одежда прочная из меха.

Стыдится девушка, сдаваться не желает.

Под парнем извивается, кусает.

 

Тайнав в азарте словно бы ослеп -

Всей силой надавил на Ктеп.

Невеста пискнула. Жених сдержал смешок,

Рукой скользнув под женский ремешок.

 

Затихла девушка. Бунтует в тундре стужа.

Летит над миром мудрый ворон черный.

Поднялась Ктеп с оленьих шкур покорно.

И встала за спиною мужа.

***

Дрожащий огонек на фитиле -

Старуха вспоминает свежий полог

И встречу тел в просторном кукуле,

И наслажденье, происшедшее как всполох.

 

В ночи морозной юная звезда

Мерцает рядом с тучею седою.

В яранге праздник: вкусная еда

И две бутылки с огненной водою.

 

На Западе, за перевалом, – гром.

Коряки трубный глас с небес не слышат,

Отгородившись ледяным щитом,

Они пока живут - живут, как дышат.

***

Ночь прожита. Осенний яркий день

Вулкан окрасил золотом. Светает.

Ктеп на полу, над ней соседки тень:

«Поплачь, - по-русски шепчет, - полегчает».

 

С иконы просиял Марии лик,

Почудилась слеза в скорбящем зраке.

Для русских слезы - как второй язык.

Боятся слез спокон веков коряки.

 

Не говорят про беды вслух.

Не причитают в горе северянки.

В ярангах не услышать перебранки -

Нельзя терять лицо, накажет дух.

 

На тропах судеб выставлен капкан.

Горячим словом можно мир нарушить.

И злобный дух тотчас проникнет в душу.

Изгнать сумеет лишь большой шаман.

 

Коряк не любит много говорить.

Большую силу забирает слово.

Молчанье держит жизнь в краю суровом.

Корячка даже в родах не кричит.

***

Всплывает в памяти далекий черный вечер,

Принесший весть о гибели отца.

И мамушки оцепеневшей плечи.

И маска посеревшего лица.

 

Беременная Ктеп всю ночь сидела

У маленького жирника.

Без слез на язычок огня глядела.

Упал скребок на мокрые меха.

 

Деянья духов осудить никто не смеет.

И вскоре маленький появится на свет.

Отец - вернется в тундру в сыне Ктеп.

И древний пышный род не оскудеет.

 

Сын будет тропами заветными ходить,

И пастухов продолжит поколенье.

Пусть не своих, чужих пасти оленей,

Но как родных он будет их любить.

 

Не знала Ктеп - предчувствовал Акей:

Грядущее уклад веков разрушит,

Лишит коряков собственных детей,

Обрежет внукам память, вынет душу.

 

Никто детдомовской не избежит тюрьмы.

Свидание с родными - только летом.

Жизнь без корней перевернет умы.

Рассеет безотцовщину по свету

 

***

О новом счастье радио поет.

Приезжие осваивают Север.

Усеяли времянки дикий берег.

Летит к ярангам тучей вертолет.

 

В дощатых домиках стеклянный жидкий свет.

И нет покоя в заповедном мире.

Ползет по тундре гусеничный след,

И с каждым годом колея все шире.

 

Смертельным холодом на корни дышит грунт.

На ветках крохотных берез туман, как вата.

Чрез много лет затянется заплатой

На теле тундры срезанный лоскут.

 

***

Времен обломок, в океан упав,

Воды небесной вызвал возмущенье.

С утра ушел из стойбища Тайнав,

Чтоб отогнать в совхоз оленей.

 

Ктеп в родах в теплом пологе. Одна.

Никто корячке в главный час не помогает.

Дурной собакой вьюга завывает.

Яранги выгибается стена.

 

Ребенок огласил коряков дом.

Вкруг мальчика заахали старухи.

Измученная мать забылась сном.

Над детским кукулем склонились духи:

 

- Ребенок как ребенок - но… другой.

И зря набухли молоком корячки груди.

Ваньку взрастят и развратят чужие люди,

Но и средь них он будет как чужой.

 

И станет жить, забыв отца и мать.

Из ржавых бочек к небу башню строить,

И башня рухнет, придавив изгоев.

И некому их будет поминать.

 

За пологом веселая гульба.

Замерзший ветер пролезает в щели.

Ваньку предсказана сиротская судьба.

Проснулась мать, и духи улетели.

 

***

…Прибрежных зарослей сплошная полоса -

Особенна в тропическом узорье.

По грудь в воде стоящие леса -

Деревья мангры, выросшие в море.

 

Приливною терзаемы волной,

Отливом обираемы бездушно,

Стоят они меж берегом и сушей

Непроходимою зеленою стеной.

 

Презрев лесное братство и закон,

На слой земли почти не опираясь,

Не вверх, а вширь растут леса, сплетаясь,

Расчесывая кроны гребнем волн.

 

Глядят зелеными глазами из воды.

В листве не слышно птиц многоголосья.

Живых проростков отпускают вплавь плоды.

Волна их омывает и уносит.

 

Прилива нарастает гул.

Снимает солнце с головы корону.

Во тьме чуть слышно ветерок вздохнул,

Качнул стволов нестройные колонны.