Окончание. Начало в номере за 19 декабря
25 февраля 1932 года в дом №2 по ул. Никольской в г. Петропавловске явились чекисты. Они произвели обыск у известного в научных кругах СССР и за рубежом ученого-натуралиста П. Т. Новограбленова, который шестой год работал заведующим Камчатским музеем.
Особо выделил свидетель контакты П. Т. Новограбленова с иностранными учеными. «Несколько лет на Камчатке (1924-1930 гг.) проживал шведский ученый профессор Малэс. Совместно с женой они излазили всю Камчатку, изучая ее. Что искали, не знаю. Один год их было трое – какойто шведский инженер. Имели свой собственный питомник, собирали гербарий, букашек, производили снимки, изучали природу и прочее. С ними Новограбленов имел большую дружбу и связи. Были общие научные труды, которые направлялись за границу. Туда выезжали и жена Малэса, и он сам (2 раза), и только последние 2 года Малэс работал один (1929-1930 гг.). Издания Малэс получал из Швеции, в которых показывал общие труды о Камчатке.
В 1930 году Малэс, будучи сокращен властями в своей бесконтрольной деятельности и, кроме того, судим за вредительство в соболином питомнике Елизовского РИКа, отбыв наказание, постарался смыться из СССР в Швецию, вывез много собранных материалов о Камчатке. Со слов Новограбленова, эти материалы ушли нелегально при посредстве шведского посольства в Москве. Выезду Малэса из Петропавловска способствовал и содействовал Новограбленов, который, в силу слабого владения русским языком Малэсом и незнания порядка, давал советы и составлял ходатайства и в Москве, способствовал бывший завокроно Жедяевский, который в бытность на Камчатке также принимал участие в научном труде Новограбленова с Малэсом. Жедяевский, как член партии и завокроно, во многом содействовал возможности разъездов по Камчатке ученому Малэсу для изучения и собирания материалов. Впоследствии Жедяевский, уже будучи в Москве при каком-то научно-исследовательском учреждении, был разоблачен в контрреволюционной деятельности, оказавшись офицером белой армии. В бытность Жедяевского в Москве Новограбленов, как говорил сам, имел с ним переписку, а также говорил, что у Малэса и Жедяевского также была связь.
Тяготение и связь с заграницей у Новограбленова были большие. Видно это из того, что большинство посетивших Петропавловск иностранцев были рекомендованы к Новограбленову, который и знакомил их с особенностями Камчатки через Краеведческое общество. Владея английским языком, он являлся путеводителем по учреждениям». При переорганизации Краеведческого общества, ученый, по словам Зырянова, был крайне недоволен внедрением в состав правления партийной прослойки. Что же касается близких Новограбленову людей – тех, кого он принимал у себя дома, то этот ограниченный круг свидетель охотно перечислил: «бывшие спекулянты Подпругины, Добровольский, офицер», Гарсов, в прошлом присяжный поверенный, и служащий фирмы «Гудзон-бей» профессор Огородников.
Отказал в политической благонадежности П. Новограбленову и работник народного образования Н. Павленко. Потому как ученый тот «пробавлялся» в местной газете невинным описанием вершин камчатских сопок, горячих ключей, «но ни разу не осветил ни одного хозяйственного вопроса о Камчатке, в которой он достаточно разбирается, и что могло бы быть полезно для социалистического строительства».
2
апреля 1932 года П. Новограбленова допросили снова. Он показал: «С 1925 года я состоял в кружке изучения Камчатки, который был реорганизован приблизительно в 1926 году в Камчатское краеведческое общество, которое было реорганизовано в 1931 году в Камчатское бюро краеведения; в указанных я был заместителем председателя и один год в Краеведческом обществе секретарем. Я никогда не высказывал, что наука должна быть вне политики. По научным работам я имел связь с вулканической обсерваторией на Гавайских островах, с обществом вулканологов острова Ява и ботаником Хултен и Малес… Переписка с ними была чисто научного характера и переживаемых впечатлений по путешествиям – по последним я имел переписку только с американскими натуралистами Аиордом и Колтас. За границей я был только в Японии в 1908 и 1909 годах, когда плавал на пароходе «Котик», готовясь для поступления в морское училище.
Окончив свое обучение в 1916 году (учительский институт в Томске – В. П.), я учительствовал на Сахалине, откуда переехал на Камчатку в 1918 году, осенью, с тех пор нахожусь безвыездно на Камчатке, за исключением научной командировки в 1931 году до г. Читы, в каковой пробыл полтора месяца. С Японией я никаких связей не имел и научными работами там не делился. Из моих статей за границей печатались только две: о Горелом вулкане и извержении Авачинской сопки, эти же статьи мной посылались академику Комарову. По своим статьям я ни с кем не делился и не говорил, что за границей труд ученого ценят лучше. Живя на Камчатке, я, начиная с 1920 года, каждое лето делал экскурсии за свой счет, за исключением полученных от окрисполкома 300 рублей.
Иностранную литературу я получал от шведского ботаника Хултэна – по ботанике, по вопросам вулканологии с острова Явы и Гавайских островов, из Америки от Смитсоньевского института доктора Штейнегер, от Айордам – американского коммуниста. Летом 1930 года, вернувшись из экспедиции, я узнал от брата Павла Новограбленова, что в полученном бюллетене Вулканического общества с острова Явы была вложена листовка монархического характера, которую он передал в ГПУ, после чего я был вызван в ГПУ и давал показания. Бюллетень высылался открытой бандеролью. Происхождения этой листовки я совершенно не знаю. Статей в иностранных журналах антисоветского характера я не встречал».
П. Новограбленов заявил, что никаких разговоров о возможной оккупации Камчатки Японией в связи с заходом в 1931 году в Авачинскую бухту японской подводной лодки (на ее борт не были допущены даже гэпэушники) ни с кем не вел, а с прибывшими на Камчатке американскими летчиками Линдберг общался как официальный переводчик, и только, и ничего компрометирующего советскую власть им не передавал…
4 апреля 1932 года давала показания коллега П. Новограбленова по Краеведческому обществу М. Кромберг. Она стала последней, кого вызывали в ОГПУ по этому делу. Ее допрос, как и все предыдущие, вел следователь С. Чернавин (впоследствии уволен из органов госбезопасности). Новых фактов против ученого он от Кромберг не получил. Неделю спустя П. Новограбленова выпустили под подписку о невыезде, а 9 мая 1932 года прекратили дело по ст. 4 п. 5 УПК за отсутствием «достаточно добытых данных для привлечения его к ответственности».
В фондах КГУ ГАКК, где содержатся используемые в статье сведения, есть также данные о третьем, последнем аресте ученого 5 апреля 1933 года. На сей раз чекисты постарались сделать из П. Новограбленова не скрытого антисоветчикаодиночку, а руководителя крупной контрреволюционной организации «Автономная Камчатка». Данная идея зародилась в недрах Полномочного Представительства ОГПУ ДВК. Там же, в Хабаровске, ученый был приговорен к ВМН и расстрелян 4 января 1934 года на 42-м году жизни. Но и после этого не прекратился сбор компромата на П. Новограбленова. Правда, не всегда удачный.
3 января 1935 года на допросе в НКВД коренной житель Камчатки Касьян Никифорович Тюменцев показал относительно экспедиции Новограбленова 1930 года: «Он прибыл к нам в с. Коряки как ботаник по сбору растений, ехал дальше по западному побережью, для его переброски до с. Кинкиль меня сельсовет направил старшим каюром на лошадях, всех каюров было 3 человека: я, Тюменцев, Никифоров Михаил и Утуров Николай (последний две кочевки, сейчас – член колхоза). В пути с Новограбленовым мы были около 12 дней. После приезда в с. Кинкиль я за свою работу получил с Новограбленова 90 рублей. За время совместного пути с Новограбленовым с ним никаких разговоров, направленных против советской власти, у меня не было. Также я не заметил, чтоб он вел такие разговоры с другими лицами».
…27 апреля 1957 года Военный трибунал Дальневосточного военного округа реабилитировал всех проходивших по делу «Автономная Камчатка». Выяснилось, что на территории нашей области никаких контрреволюционных организаций никогда не существовало.