Тюрьма везде – не сахар. Но если попал за решетку на чужбине, это вдвойне тяжело. Моряки с камчатского судна «Петр Ильичев» за 4 месяца в полной мере испытали все особенности южнокорейского «гостеприимства».
Напомним, что 28 января 2014 года транспортный рефрижератор «Петр Ильичев», который принадлежит колхозу им. В. И. Ленина, по пути в Пусан столкнулся в водах Республики Корея с лодкой местного рыбака. В результате лодка затонула, рыбак пропал без вести. Скорее всего, он стал жертвой собственной неосторожности, и наш экипаж признали бы невиновным. Но «Петр Ильичев» оставил место происшествия, не сообщив о ЧП на берег. Это было ошибкой, которая решила дальнейшую участь камчатских моряков. Корейские власти обвинили их в преступной халатности и неоказании помощи пострадавшему. Под следствием оказались капитан судна Владимир Овечкин, его 3-й помощник Олег Комаренко и матрос Алексей Зинин, который в день столкновения дежурил на вахте. 12 июня они были приговорены к условным срокам заключения с правом вернуться домой (вернулись они на прошлых выходных). Но прежде чем это произошло, Олегу Комаренко и Алексею Зинину пришлось 4 месяца провести за решеткой.
«Сначала нас держали под стражей в здании береговой охраны Республики Корея, где есть своя камера, - рассказывает Олег. - Там было более-менее. И кормили получше. Есть даже пол с подогревом, что было нелишним. Февраль в Южной Корее выдался холодным. Подогрев на ночь включали. В той камере мы пробыли 10 дней. А потом нас перевели в следственный изолятор в г. Пхохан. Это тюрьма в полном смысле, где содержат и тех, кто осужден, и тех, кто еще ждет суда».
По словам Олега, здесь на них надели тюремные робы и поместили в камеры-одиночки: бетонные коробки площадью 4 на 4 кв. м. Из «удобств» - унитаз и кран с холодной водой. Питание – 3 раза в день.
«В тюрьме сразу спросили, едим ли мы корейскую еду, - вспоминает Олег. - Объясняться с ними нам было тяжело из-за незнания языка. Поэтому мы ответили утвердительно. В результате, каждый день получали порцию риса с корейскими закусками. Не самая лучшая еда и не самая свежая».
«В одиночке сидеть трудно, - продолжает он. - Общение минимальное, потому что никто из администрации тюрьмы твой язык не знает. А сам я не большой мастер говорить по-английски. В камере был телевизор. Его включали в определенное время. Но там показывали программы только на корейском. Фактически мы находились в условиях изолятора. На психику это сильно давит. К тому времени уже потеплело. Температура доходила до 30. Бывало жарковато. А помывка - раз в неделю».
На допросы и в суд водили в наручниках. Надев на наших моряков стальные «браслеты», корейцы еще дополнительно связывали их веревкой – по рукам и между собой. Говорили, что так у них принято.
«У нас был корейский адвокат, которого оплатил колхоз, - говорит Олег. - С ним в качестве переводчика работал русский парень, которого звали Дима. Но он переводил только то, что разрешал судья. А переводы протоколов были такого качества, что разобрать их мы не могли. Так что мы долго пребывали в неведении относительно своей судьбы».
Когда морякам вынесли приговор, они думали, что их уже ждет дорога домой. Но когда двери автозака открылись, они увидели перед собой другую тюрьму – временного содержания. Можно представить состояние наших земляков, которые готовились к свободе, а вместо этого снова оказались за решеткой.
«Там была специальная камера для иностранцев, - говорит Олег. – Просидели в ней сутки. На следующий день нас переодели в новую робу, отвезли в миграционную тюрьму и посадили в разные камеры. Со мной сидели еще человек 18. Разная публика: в основном, индонезийцы, а также узбек и киргиз. Они с нами ждали высылки. Узбек – за то, что работал по просроченной визе. А киргиз, тоже гастарбайтер, попался пьяным за рулем. Ему назначили штраф и депортацию: но не в Киргизию, а в Россию, потому что у него российское гражданство. Они рассказали, что среди заключенных единственные иностранцы, к кому корейцы относятся с уважением, это американцы. Для них есть отдельные тюрьмы с особыми условиями».
А как относятся в корейской тюрьме к русским?
«В тюрьме Пхохана администрация относилась к нам лояльно, - отвечает Олег. - Интересовались самочувствием. Настояли на медосмотре, хотя я отказывался. В то же время ограничивали наши права, которые нам полагались по местным законам. Например, разрешили написать домой, но не дали ручку. Один надзиратель сказал, что ручку выдавать нельзя. Другой – что надо купить ее в тюремном ларьке. Но у меня не было денег. Кроме того, нас не поставили в известность, что мы могли раз в месяц звонить домой. Хотя нашим семьям сказали, что такое право у нас есть, а не звоним мы, потому что якобы не хотим».
В миграционной тюрьме отношение оказалось хуже.
«Говорили там с нами только по-корейски, хотя мы ни слова не понимали, - рассказывает Олег. - Если бы не узбек с киргизом, которые стали для меня переводчиками, я бы не владел никакой информацией о своем положении. Это они объяснили мне, что нас не отпускают, потому что вышла заминка с билетами. Корейские власти отправлять нас в Россию за свой счет не собирались. В миграционной тюрьме нам дали возможность позвонить домой по телефону-автомату. Мы рассказали обо всем нашим родным. И они добились для нас помощи. Колхоз, надо отдать ему должное, купил нам транзитные билеты (во Владивосток, а оттуда – в Петропавловск), хотя они летом очень дорожают».
«В миграционной тюрьме мы провели неделю, - говорит Олег. - За день до отлета нас отвезли туда, где хранились наши вещи. Разрешили нам привести себя в порядок. Хотя мы до последнего не знали, что нас ждет. Ведь корейцы продолжали объясняться с нами только на своем языке. А когда мы пытались говорить друг с другом по-русски, их это очень злило. Чуть не дошло до скандала.
Затем нас вернули в камеру. А утром следующего дня опять надели наручники, связали веревкой и повезли в аэропорт. Там тоже есть камера. Как только подошел наш рейс, нас отвели к трапу самолета и только там сняли наручники. Наши документы отдали стюардессам. Их нам вернули после прилета во Владивосток и прохождения таможенной зоны. Только в тот момент мы почувствовали себя, наконец, свободными. Во Владивостоке переночевали в гостинице, которую нам тоже оплатил колхоз. На следующий день вылетели в Петропавловск, где нас ждали наши семьи».
«Я не в первый раз хожу в Корею, - продолжает он. – Местные рыбацкие лодки – это настоящая беда для больших судов. Часто бывало, что джонка проскакивала прямо перед носом. Их капитаны нигде не обучаются. Никакой регистр их не проверяет. У них нет ни спасательных жилетов, ни кругов. Если дело происходит днем и близко к берегу, лодку легче заметить и избежать столкновения. Но тот несчастный случай произошел ночью и далеко от берега. Никто не ожидал встретить джонку в таких условиях. Насколько мне известно, у того рыбака, с которым мы столкнулись, был локатор. Но почему он не предпринял мер по расхождению с нашим судном? Потом в полиции местный инспектор проговорился, что многие владельцы джонок уповают на страховку. У кого дела плохи, тот специально лезет на рожон, чтобы получить страховые выплаты».
«Ошибок много сделали, - говорит Олег. – Мы с Алексеем положились на мнение и опыт более старшего товарища. Но его совет нам только повредил. Если бы мы сразу сказали правду, нам бы было легче».
К слову, капитан избежал тюремного заключения. С него в Южной Корее взяли только подписку о невыезде.
«Если я в чем-то виноват, то свою вину я искупил, - сказал Олег, прощаясь. - Теперь, когда я оттуда выбрался, для меня главное, чтобы меня больше не трогали. Да и взять с меня нечего. Надеюсь, что мой горький опыт поможет другим нашим морякам избежать подобной участи».
Кирилл МАРЕНИН
На фото: Олег Комаренко